В начале июля был арестован видный идеолог и координатор либерализма в России Владимир МАУ.
Настоящая публикация есть фрагмент из книги Михаила Делягина "Светочи тьмы" (М., 2015).
Мауизм как высшая стадия либерализма
Владимир May — ректор Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте России, призванной быть «кузницей кадров» для политического, административного и хозяйственного руководства страны. Выполнение этой важнейшей роли делает его ключевой фигурой для определения стратегического будущего нашей страны, так как именно он «по должности» отбирает тех, кто будет принимать наиболее значимые для нас решения, формирует их сознание и систему ценностей.
Для понимания потенциала May как администратора, политика и либерального пропагандиста следует знать, что вся жизнь этого приятнейшего в общении человека на протяжении долгих лет, если не десятилетий, была непрерывной, каждодневной, требующей постоянного напряжения всех душевных и физических сил мучительной и изматывающей борьбой с тяжелым недугом. В этой борьбе никогда не было никаких гарантий, а весьма часто и никакой надежды. И не просто его жизненный успех, а сама возможность вести обычную повседневную жизнь является, без сякого преувеличения, результатом подвига, совершенного его близкими и им самим, — подвига, масштаба и тяжести которого просто не в силах даже оценить обычные люди, не проходившие через что-либо подобное.
Под сенью Гайдара
May родился в конце декабря 1959 года в Москве. По его словам, примерно половина его родственников закончила Московский институт народного хозяйства имени Плеханова, — и он последовал их примеру в 1981 году, после чего десять лет работал в Институте экономики АН СССР. Там же в 1986 году закончил аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию. После этого с 1988 года (и вплоть до 1992, когда он уже был советником Гайдара в правительстве) преподавал в МГУ экономическую историю, которая является предметом его научного интереса на протяжении всей жизни.
О своем участии в кружках экономистов- рыночников не сообщает, но обмолвился, что подружился с Кудриным еще во время учебе в аспирантуре, в середине 80-х.
С Гайдаром, который в его кругу воспринимался как «самый сильный экономист поколения», познакомился во время работы последнего в «Коммунисте»: «Он собирал вокруг себя тех, кто был готов думать и писать, а я любил писать» (хотя напечатался в журнале только в 1992 году, уже находясь при вершине власти).
Трудолюбивый, много пишущий, не борющийся за власть и влияние, но зато высказывающий интересные идеи May был находкой для научно-аналитической деятельности. Осенью 1990 года Гайдар позвал его в создававшийся «под него» Институт экономической политики Академии народного хозяйства при Совете Министров СССР, а через год (вместе с большинством сотрудников этого института) — в правительство.
May был аналитиком, а не политиком: стремился к описанию, пониманию и объяснению происходящего, а не к непосредственному изменению ситуации. Склонность к научной деятельности проявилась и в том, что в 1991 году он прежде всего стал заведующим лабораторией Института экономической политики и начал числиться советником Гайдара лишь в следующем году, и то только когда тот стал и.о. председателя правительства.
В силу интереса к экономической истории, к тому, как именно принимаются те или иные решения в области хозяйственной политики May, хотя и искренне считает себя экономистом, является скорее политологом и поэтому воспринимался при Гайдаре именно как советник по политике (термина «политолог» тогда еще не существовало).
В силу идеологической и личной близости к Гайдару его функции не были определены; по сути, он был доверенным лицом, делившимся с Гайдаром новостями, наблюдениями и умозаключениями, которые считал важными, и предлагавшим ему те или иные действия.
После изгнания Гайдара из власти не имевший самостоятельного аппаратного веса и вкуса к не-посредственной политической деятельности May стал его заместителем в Институте экономических проблем переходного периода и начал преподавать в только что созданной Высшей школе экономики. В 1993 году защитил докторскую диссертацию «Государство и хозяйственный процесс: теоретическ11 и идеологические основы экономической политики России, 1908-1929 гг.». Во время пребывания Гайдара на посту руководителя фракции «Демократического выбора России» был его советником.
Переход с интеллектуальной на административную работу
В 1997 году в связи с формированием «команды молодых реформаторов» в правительстве (под водительством Чубайса и примкнувшего к нему Немцова) и активизацией в связи с этим либеральных реформ, приведших в следующем году к разрушительному дефолту, у либералов обострились одно-временно дефицит кадров и идей.
К тому моменту реформы в их первоначальном представлении были реализованы: рынок создан, цены отпущены, приватизация проведена, созданы фондовый рынок и связанный с ними класс спекулянтов. Экономика была открыта для иностранного бизнеса, сформировался собственный класс олигархов, тесно связанный с реформаторами и обеспечивающий их политические и иные нужды.
Несмотря на остроту локальных проблем и тактических конфликтов, их преходящий характер остро сознавался либералами, способными задумываться о перспективе (в частности, Гайдаром), — и вопрос «что дальше» вставал перед ними со все более беспощадной ясностью. Было понятно, что без создания нового долгосрочного и воодушевляющего плана реформ от них как рода деятельности откажутся в пользу нормального плавного развития, — а вместе с реформами откажутся и от реформаторов.
Чтобы сохранить власть и влияние, чтобы продолжить творить историю и не «выпасть из контекста», надо было создать новый масштабный проект, — но для этого не было ни людей (либералы были заняты практическими вопросами, сулившими власть и богатство), ни институтов. Смехотворная самодеятельность Немцова, некоторое время носившегося, как с писаной торбой, с «народным капитализмом» непонятного и при этом потенциально опасного (в силу его объективного противопоставления опоре либеральных реформаторов — капитализму олигархическому) содержания, лишь подчеркивала важность проблемы.
Потребность рождает функцию — и либеральный клан вспомнил о May.
Его стремление к объяснению и оправданию реформ вселяли надежду в возможность продуктивного интеллектуального творчества, интерес к истории мог натолкнуть на пригодные для переноса в будущее механизмы, а многолетняя приятность и конструктивность в общении, скромность; лояльность делу реформ и искренняя преданность Гайдару объективно требовали вознаграждения.
Инструментом же для выработки будущей стратегии стал захиревший к тому времени и утративший поле деятельности Рабочий центр экономических реформ при правительстве (РЦЭР). Он был создан в 1991 году в качестве параллельного аппарата правительства, так как сам по себе этот аппарат был советским по духу и до полного кадрового обновления мог использоваться лишь для проведения, но ни в коей мере не для разработки разрушительных либеральных реформ. Однако уже к 1994 году (когда создатель РЦЭР С.Васильев стал заместителем Министра экономики) аппарат правительства в целом был приспособлен к нуждам либеральных реформ, да и разработка их переместилась в иные, преимущественно олигархические структуры. РЦЭР же лишился своих функций и существовал, строго говоря, по инерции.
Возрождение потребности в целенаправленной разработке реформ возродило и интерес к РЦЭР, в том числе и в силу его названия: не воспользоваться уже имеющимся институтом было просто грешно.
Назначению May руководителем РЦЭР сопутствовала история, наглядно иллюстрирующая способность либерального клана к управлению государством. Это назначение поддерживалось всеми группами либералов и было согласовано на уровне правительства, однако документ со всеми предварительными визами никак не поступал на главную подпись — к Чубайсу. Чубайс, который хорошо знал и поддерживал May, после нескольких месяцев тщетного ожидания пришел к выводу, что документ задерживается какими-то вредителями, засевшими в аппарате правительства и сознательно саботирующими важные для либералов кадровые решения. В конце концов, когда все мыслимые и немыслимые сроки назначения May были сорваны (а сам он занялся чтением лекций в зарубежном департаменте Стэнфордского университета и в Оксфорде), терпение Чубайса лопнуло, и он поручил найти виновного в торможении документа. Дело было уже не столько в карьерном продвижении преданного либерала и в укреплении таким образом либерального клана, сколько в поддержании минимальной управленческой дисциплины и сохранении простого уважения к либеральным лидерам, занимавшим ключевые позиции в органах государственного управления.
Расследование было весьма серьезным, заняло много времени, охватило значительную часть огромного аппарата правительства и, в конечном итоге, увенчалось полным успехом.
К сожалению, уволить выявленного «коммунистического диверсанта» с предвкушаемым треском Чубайсу не удалось: искомый документ был обнаружен в завалах бумаг на его собственном письменном столе.
Чубайс рассказывал этот эпизод с большим удовольствием, хотя качество реформаторского документооборота после него так и не было повышено, а выработать что-либо приемлемое, да еще и имеющее стратегическое значение, РЦЭР по руководством May так и не сумел.
Привод к власти Кириенко в качестве «козла отпущения» за ставшую неминуемой из-за алчности либералов и олигархов финансовую катастрофу, дефолт 1998 года и нормализация социально-экономической политики Е.М.Примаковым, Ю.Д.Маслюковым и В.В.Геращенко, политический кризис второй половины 1999 года (вызванный прежде всего отставкой правительства Е.М.Примакова) и приход к власти В.В.Путина сломали планы либеральных реформаторов и не просто заставили их приспособиться к качественно новым реалиям, но и кардинально трансформировали сам их клан.
РЦЭР так и не восстановил свое значение, однако оказался почти идеальным местом для того, чтобы спокойно пересидеть «горячие» времена. И, когда они в основном завершились, приобретший вкус к карьере May сделал следующий шаг.
Как и в прошлые разы, он был обязан им Гайдару.
Во главе Академии
70-летний ректор Академии народного хозяйства при правительстве (АНХ) с 1989 года, член- корреспондент АН СССР с 1964 (когда ему было 32 года!) и академик с 1974 года академик Аганбегян, прославившийся еще как идеолог восстановления БАМа и рыжковского «ускорения социально- экономического развития», решил уйти в отставку и предложил сменить себя Гайдару. Однако тот не был заинтересован в рутинном повседневном руководстве пришедшей к тому времени в упадок Академией, — и к тому же хорошо понимал, что его политическая репутация серьезно затруднит его работу на посту, требующего поддержания хороших отношений с представителями всех влиятельных группировок общества.
Поэтому со словами «для Атоса это слишком много, а для графа де ла Фер — слишком мало» Гай-дар предложил кандидатуру May, которая и была принята Аганбегяном.
May пришлось приложить значительные усилия для нормализации работы Академии; рассказывают даже, что на ее территории нашлись никем и нигде не учтенные многоэтажные дома, в которых чуть ли не с начала 90-х жили армянские беженцы. Аналитик справился с огромным объемом организационных проблем и в 2007 году был переизбран ректором на второй пятилетний срок.
Правда, продвинуться в Академию наук, что является естественным для занимающего столь ответственный пост человека, ему так и не удалось. В 2008 году «автор фундаментальных трудов по нэпу», в качестве которого May пытался стать членом-корреспондентом РАН, был отвергнут общим собранием академии, хорошо помнящим, что «господин May оправдывал шоковую терапию и приватизацию и вообще был правой рукой Егора Гайдара». При всей внешней политизированности аргументов они представляются вполне обоснованными, ибо быть добросовестным компетентным ученым и при этом пропагандировать уничтожение национальной экономики либеральными реформа-ми, действительно, невозможно.
В 2008 году May пришлось удовлетвориться членством в наблюдательном совете Сбербанка, и орден Почета, полученный в 2009 году, стал, по всей вероятности, лишь слабым утешением. Злые языки утверждают, что в качестве одного из идеологов реформирования РАН «под самый корень» он сполна отомстил отвергнувшим его. Известный астрофизик, сотрудник NASA Николай Горькавый в 2013 году обвинил May в том, что он был «конкретным автором текста закона», по сути дела, уни-чтожившего РАН в ее традиционном виде.
В 2010 году, когда уже близился к концу второй срок его пребывания на посту ректора АНХ (как показывает опыт, возглавлять подобные учреждения можно сколь угодно долго, однако переизбрания являются отнюдь не формальными процедурами и теоретически могут привести к свержению руководителя), May осуществил одну из самых блистательных административных операций в истории постсоветской общественной науки. Возглавляемая им Академия народного хозяйства при правительстве России фактически поглотила Российскую академию государственной службы при президенте (РАГС).
К тому времени первоначальные узкие специализации этих организаций были дано забыты. Когда-то АНХ создавалась для подготовки хозяйственных, а РАГС — Академия общественных наук при ЦК КПСС — политических и административных руководителей.
АНХ изначально была значительно меньше по размерам и ниже по статусу; к 2010 году этот разрыв лишь усилился. АНХ была значительно меньше по размерам, чем РАГС, имевшая к тому же 12 региональных академий госслужбы (фактически филиалов) . Правительственный статус АНХ был существенно ниже президентского статуса РАГС. Более того: пусть и переживавшая глубочайший кризис, не имевшая сколь-нибудь внятного и авторитетного руководства РАГС тем не менее была крайне востребована и проводила обучение и переподготовку огромного количества чиновников самого разнообразного уровня и профиля, — в то время как о востребованности АНХ, в реальности опустившейся за постсоветский период на уровень вуза весьма средней руки, не приходилось и говорить.
Наконец, на ослабевшую РАГС, обладавшую колоссальным имущественным комплексом на Юго-Западе Москвы, включающем общежития и гостиницы, а также обширную региональную сеть, к тому времени нацелилось руководство Высшей школы экономики. Ее бессменный ректор Кузьми- нов, насколько можно судить, по недоразумению считающийся организатором науки и образования, а на деле, без всякого преувеличения, гениальный завхоз, собравший в хозяйство ВШЭ самые разнообразные комфортабельные здания по всей Москве, уже, похоже, готовился украсить свою империю подлинной жемчужиной в виде РАГС. Однако она была совершенно неожиданно вырвана из его цепких рук; вероятно, это было его первое административное поражение за долгие годы.
Формальное объединение в сентябре 2010 года двух академий в Российскую академию народного хозяйства и государственной службы при президенте (РАНХиГС) под руководством May было неожиданностью, сравнимой с ударом грома. Его можно трактовать лишь как победу Давида сразу над двумя Голиафами — над РАГС и над Высшей школой экономики. И, что представляется исключительно важным, это было первое самостоятельное административное достижение May: умерший в конце 2009 года Гайдар уже ничем не мог ему помочь.
Вероятно, причиной этого .триумфа была надежда значительной части либерального клана на то, что его «фронтмен» Медведев сможет стать не «техническим», а полноценным президентом и остаться у власти, передав всю ее полноту энергичным реформаторам. Весьма вероятно, что премьер
В.В.Путин не возражал против этой перспективы, действительно собираясь уйти на покой после 2012 года, — однако наглядная демонстрация полной ничтожности и кромешной недееспособности либеральных кадров сделала его уход «на пенсию» невозможным в принципе.
Чего стоит предельно убогая «Стратегия-2020», авторы которой не смогли даже проработать механизмы достижения произвольно собранных, не согласованных между собой и никак не обоснованных целей! Когда ее критика приобрела уничижительный характер, разработчики «решили проблему», увеличив ее объем до более чем тысячи страниц, что сделало ее практически нечитаемой, — и, соответственно, хоть как-то защищенной от профессиональных оценок. Разработанная под руководством Юргенса и с активным участием May специально созданным для этого (по аналогии с готовившим программу для Путина в 1999 и 2000 годах Центром стратегических разработок) Институтом современного развития, «Стратегия-2020» стала символом полного интеллектуального банкротства современного российского либерализма.
Тем не менее, объединенная академия РАНХиГС, которая создавалась, вероятно, в преддверии обретения Медведевым реальной власти как центр подготовки кадров для новой волны либеральных преобразований, призванных вернуть страну в идеальные для либералов 90те годы, оказалась вполне успешным проектом. Она эффективно функционирует сейчас, насколько можно судить, в ожидании возвращения либерального клана к власти, обеспечивая упрощение его реванша соответствующей кадровой политикой.
С января 2011 года РАНХиГС на своей базе совместно с Институтом экономической1 политики имени Гайдара и Гайдаровским фондом проводит ежегодный Гайдаровский форум; May скромно числится членом его оргкомитета.
С того же 2011 года May является членом совета директоров «Газпрома».
В 2012 году был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
В 2013 году он возглавил рейтинг ректоров российских вузов по доходам (которые составили 36,9 млн. руб.), но в 2014, увеличив их всего лишь до 38,8 млн. руб., «съехал» на четвертое место. При этом ректорская зарплата, как сообщается, составляет лишь незначительную часть его доходов; главное—разнообразная «подработка».
Как член либерального клана, May глубоко инттегрирован в систему государственного управления. Он является членом президиума Экономического совета при президенте и членом президентской комиссии по вопросам госслужбы и резерва управленческих кадров. В правительстве Медведева May — председатель экспертного совета и член комиссии по экономическому развитию и интеграции, член комиссий по проведению административной реформы, по координации деятельности открытого правительства и по организации подготовки управленческих кадров для организаций народного хозяйства.
May - председатель общественных советов при Минэкономразвития, Федеральной налоговой службе и федеральной службе по труду и занятости, член Высшей аттестационной комиссии Министерства науки и образования, научного совета РАН по проблемам российской и мировой экономической истории.
Наконец, он является почетным профессором Российско-Армянского (Славянского) государственного университета.
Интегрированность May во власть видна и на примере его сына, советника первого вице- президента «Газпромбанка», члена общественного совета при Федеральном агентстве по делам молодежи. В 2011 году он пытался открыть медицинскую клинику, среди учредителей которой были сыновья Волошина, Суркова и тогдашнего губернатора Пермского края Чиркунова.
Энциклопедия либеральной пошлости
В заявлениях May не удается найти оригинальных мыслей: похоже, он не более чем комбинирует расхожие в либеральной среде политические и экономические штампы. Однако демонстрируемая им полнота использования либеральных стереотипов, умение объединять их в частично непротиворечивые конструкции в сочетании с предельно аккуратной и наукообразной манерой изложения придает его наработкам самостоятельную ценность, превращая их, насколько можно судить, в исчерпывающую энциклопедию либеральной лжи и пошлости.
Занимаясь, по сути дела, политэкономией реформ, May демонстрирует экономический детерминизм, доходящий до степени фатализма, которая с лихвой превосходит самый вульгарный и догматический исторический материализм, по сути дела, отрицавший культурно-психологические и личностные факторы истории. Заявление May на Гайдаровском форуме 2015 года о том, что они с Гайдаром «всегда были марксистами» позволяет предположить, что он действительно считает марксизмом демонстрируемые им его вульгаризацию и упрощение, фантастические даже для пропагандистов- догматиков позднесталинского времени.
Стремясь оправдать либеральных реформаторов, May объясняет всю сложность и многообразие исторического развития России простой динамикой мировых цен на нефть. Мол, у Горбачева не было никакого выбора: его «реформы — это прежде всего результат существенного снижения цен на нефть». И тем более у Гайдара не было выбора: денег-то не было, а без денег можно было делать только то, что делали либеральные реформаторы. Непонятно только, чем же искренне гордится May, вспоминая те дни: если практически все действия реформаторов были строго предопределены внешними обстоятельствами, и они «всего лишь отвеч чали на вызовы, сформированные» этими обстоятельствами, так что их не в чем винить, — то ведь? тогда и гордиться нечем?
Но, когда все силы уходят на самооправдание, людям, производящим впечатление законченных и самодовольных преступников, не до логики.
Правда, поразительный даже для догматиков, 50-х годов фатализм, сводящий все разнообразие' развития к исключительно однобоко воспринимав емым статистическим данным, связан не только с оправданием ада либеральных реформ, в который May вместе с Гайдаром погружали страну и который потом вместе славили как высшую целесообразность.
«Начиная с определенного уровня развития, возникновение демократического режима неизбежно», — без тени иронии пишет May, навязывая читателю в качестве некоей аксиомы, что развитие рыночной экономики неизбежно порождает демократию. Это утопическое представление было одним из обоснований кошмара 90-х годов, — хотя было высмеяно еще в 1906 году Максом Вебером: «Было бы в высшей степени смешным приписывать... капитализму, как он импортируется ...в Россию и существует в Америке, избирательное сродство с «демократией» или вовсе со «свободой» (в каком бы то ни было смысле слова)».
May четко и без каких бы то ни было внятных обоснований вводит критерий устойчивости демо-кратии: «Демократический режим устойчив, толъ- ко если всеобщее избирательное право появляется при достижении определенного уровня среднедушевого ВВП — примерно 2 тыс. долл. в ценах 1990 года». Понятно, что кризис демократии в благополучных странах современного Запада в принципе не воспринимается сознанием либерального пропагандиста, ибо на капиталистическом Солнце не бывает пятен, — но неужели он не может себе представить даже простой «неустойчивости» «де-мократического режима» в странах с более высоким ВВП на душу населения? Например, в со-временной Греции? Например, в случае крайне высокой социальной дифференциации, когда «у нескольких все, а у большинства ничего», как в современной России, формально являющейся для May «демократическим режимом» ?
Но May не просто рассматривает экономический рост как обязательную предпосылку демократии (понятно, что для либерала, обслуживающего интересы глобального бизнеса, ни социалистической, ни исламской демократии не может существовать в принципе).
Он еще и вполне «диалектично» выворачивает эту либеральную догму (чуть не написал «свое умозаключение», приношу извинение за глупость) наизнанку и провозглашает демократию необходимым условием экономического развития: «К первичным политическим условиям, необходимым для экономического роста, относятся гарантии неприкосновенности человека, его жизни и свободы».
В пылу либеральной пропаганды и реформаторского морализаторства ректор РАНХиГС просто позабыл об истории даже святых для либералов США: бурный рост их экономики в XIX веке опирался на рабский труд и индустрию работорговли.
Бурный экономический рост Италии и Германии при фашистских режимах тоже, по мысли May, опирался на «гарантии неприкосновенности человека, его жизни и свободы»? Либералы с пеной у рта упрекают Китай в недостатке демократии: это значит, что, если верить May, никакого «китайского экономического чуда» нет, не было и не будет? Перечень можно продолжать почти бесконечно: под критерий May не подходят даже США эпохи маккартизма. Можно вспомнить и Южную Корею, уголовный кодекс которой еще в начале 90-х был секретным, чтобы население трепетало при одной мысли о наказании, которым может подвергнуться за нарушения (а на улицах, по воспоминаниям российских специалистов, было подозрительно много людей с ампутированными конечностями).
И это не говоря о том, что сам по себе термин «гарантия неприкосновенности человека» просто не имеет смысла. Ведь закон как таковой как раз и предусматривает правила нарушения этой «не-прикосновенности» в тех или иных ситуациях, — если, конечно, не рассматривать вслед за либералами любое наказание за преступления (по крайней мере, совершенное ими или социально близкими к ним преступниками) как «возвращение сталинского террора».
Разумеется, как всякий либерал, обслуживающий интересы глобальных монополий, May требует полного раскрытия российских рынков перед иностранным бизнесом: «Конкурентоспособность в условиях закрытого национального рынка эфемерна и не обеспечит подлинного суверенитета». Правомерность этого вывода очевидна всякому, например, при сравнении «закрытого» на первом этапе реформ (и далеко не полностью экономически открытого сейчас) Китая с полностью открытыми внешней конкуренции (в рамках Евросоюза) Латвией или Болгарией. Конечно, для либерала суверенитет Китая не «подлинен», а его «конкурентоспособность» эфемерна, в то время как у Латвии, импортировавшей из США президента и лишившейся из-за отсутствия работы более четверти населения, все в полном порядке.
Полностью игнорируя весь мировой опыт и десятки в том числе прекрасно известных примеров разных стран, May без тени сомнения внушает наивным, все еще воспринимающим российских либералов всерьез: «Сильной будет только та страна, в которой действуют глобальные игроки, способные определять мировые тенденции развития технологий и финансовых потоков».
О том, что «глобальные игроки» объективно заинтересованы не в силе, а, наоборот, в слабости осваиваемых ими стран и, как правило, грабят их, забирая у них в рамках формируемых ими «мировых тенденций» и «финансовые потоки», и интеллектуальные ресурсы, способные развивать технологии, либеральная обслуга этих «глобальных игроков» , разумеется, не может и подумать. ‘
Как опытный пропагандист, May пытается перехватывать у разрушаемого общества его ценности и механизмы его самозащиты, выворачивая их наизнанку, обращать против этого общества: «Если протекционизм, то протекционизм либеральный, предполагающий... защиту сильных, а не слабых, а также нацеленность вовне. Он не закрывает рынок от глобальных игроков, а помогает своим игрокам выступать на глобальном рынке». Как многократно отмечалось по поводу этой пропаганды, «защищать сильных» бессмысленно, ибо они и сами в состоянии постоять за себя, а предлагаемая схема предполагает всего лишь реанимировать политику 1992 года: пусть выживут только «сильные» эле-менты экономики, а «слабые» — пусть даже 90%, погибнут, уступив рынок «глобальным игрокам». За счет чего будут выживать люди, работавшие на «слабых» предприятиях, либералов как не интересовало в 1991, так и не интересует сейчас: реформаторское «Они не вписались в рынок» недаром звучит в России так же, как «Каждому свое» — на воротах Бухенвальда.
Весьма характерно, что, когда May говорит о суверенитете России, он невольно начинает «путаться в показаниях»: потребность чиновника высказаться за него, похоже, вступают в непримиримое противоречие с потребностью либерала, служащего глобальным монополиям, растоптать его как нечто неприемлемое для его ментальных хозяев. Вдумайтесь, например, в следующую логическую конструкцию: «Суверенитет нам практически гарантирован, если только мы сами сумеем его себе обеспечить, заняв достойное место в глобальной конкуренции». Как справедливо отмечал С.А.Батчиков, «суверенитет гарантирован, если мы сумеем его обеспечить» звучит абсолютно нелепо и означает как раз отсутствие гарантии суверенитета, — при этом, добавим, что автор всеми силами пытается нас успокоить, создав заведомо ложную иллюзию гарантированности суверенитета практически при любых обстоятельствах.
Важно, что May загодя готовит почву для «сдачи позиций», для обоснования отказа от суверенитета: он, мол, хорош и необходим не сам по себе, а далеко не всегда — только «тогда, когда обеспечивает экономическое благосостояние и конкурентоспособность экономики». То, что в современном мире (как и в глубокой древности) благосостояние и конкурентоспособность для крупной и богатой страны, не способной в силу своих масштабов вписаться в технологическую цепочку какой-либо корпорации на правах ее производственной и финансовой «клеточки», возможно только в случае обеспечения суверенитета, а в противном случае такая страна будет разграблена и раздавлена, если вообще не расчленена, — May то ли не понимает, то ли сознательно прячет от аудитории.
Ведь это невыгодно для глобального бизнеса, колонизирующего современный мир и ради этого пытающегося дискредитировать представления о независимости и сам термин «суверенитет» как что- то допотопное, ненужное и при том неприемлемо затратное (кроме, разумеется, суверенитета США, являющихся страной базирования для критически значимой части глобальных монополий).
Главным же препятствием для «выхода на орбиту глобальной конкурентоспособности» (что бы сия метафора ни значила), по мнению May и сотен, если не тысяч либеральных пропагандистов, поющих с его голоса, является «нефтегазовое богатство».; Деньги, зарабатываемые Россией, «подрывают экономическую стабильность и оказывают разлагающее влияние на политическую систему»: отсюда один шаг до вывода, к которому заботливо подводит читателя May и другие эпигоны либерализма: надо просто избавить Россию от денег (например, объявив их «незаработанными» или «полученными при использовании недостаточно экологичных технологий») — и все будет в порядке.
Как в 90-е.
Подобно этому юргенсовский Институт современного развития (где May является членом правления) призывал Россию избавиться от ядерного оружия, которое-де мешает ее конкурентоспособности, — а, главное (о чем тактично, как всегда умалчивают либералы) , возможности бомбить нас по малейшему произволу США и их сателлитов по НАТО, как бомбили Югославию, Ирак и Ливию.
Вопрос о характере использования нефтедолларов, необходимость направлять их на благо страны и народа, на развитие, а не на оплату финансовой стабильности США в соответствии с «максимой Дворковича» May, как и другими либералами, просто не рассматривается. С одной стороны, развитие и социальная справедливость противоречат интересам глобальных монополий, с другой — развитие невозможно без активного участия государства, которое запрещается современной либеральной теорией (опять-таки в интересах глобального бизнеса). А главное, — если признать, что Россия может использовать нефтедоллары, как тогда обосновать необходимость очищения ее карманов от денег?
В интересах, разумеется, «всего прогрессивного человечества» и «мирового сообщества» — в лице глобальных монополий, которым истово, не щадя своей репутаций и здравого смысла, служат российские либералы.
Когда же либеральная социально-экономическая политика наглядно завела страну в тупик, May виртуозно отвлекал внимание руководства страны от категорической необходимости смены этой политики на нормальную, переключая его внимание на необходимость «создания институтов». Тех самых, которые, если верить другим его выступлениям были созданы либеральными реформаторами ей в 90-е годы и даже обеспечили экономический рост «нулевых» (про влияние на этот рост удорожания нефти он, разумеется, политкорректно не вспоминает). При этом он не вспоминает большинство и самих восхваляемых им институтов: ускоренной процедуры банкротства, предельно облегчившей рейдерство, массовую инсайдерскую игру должностных лиц, тотальный и ничем не сдерживаемый произвол монополий, коррупцию как несущую структуру государственности и многое другое.
Так, в начале 2011 года на встрече В.В.Путина с экономическими экспертами (которые во главе с May и Кузьминовым дорабатывали заведомо безнадежную «Стратегию-2020») May говорил, что «основные проблемы экономики сейчас находятся не в экономической сфере. Они в сфере человеческого капитала и политических институтов. То есть без изменений в системе судопроизводства, образования и здравоохранения их не решить».
Логика проста: не надо обращать внимания на художества либералов в отданной им на откуп социально-экономической политике. Главное — уничтожьте в соответствии с их рецептами образование и здравоохранение, дезорганизуйте судопроизводство (в те годы шло, например, резкое сокращение доли лишавшихся свободы коррупционеров), а заодно и политические институты измените в пользу Кудриных, Касьяновых и Навальных, — и будет нам, либералам, счастье.
А вам как повезет — как повезло Каддафи, Милошевичу и Хусейну.
Пока же это не случилось, May рассказывал В.В.Путину, что удовлетворительной модели роста для России в мире просто не существует, тот шутя предлагал назвать ее «маусианством», а Греф — «мауизмом», и May скромно оценивал происходящее как «огромный интеллектуальный вызов»...
И, хотя инстинкт самосохранения пока еще не позволил руководству страны полностью выполнить навязываемые ему либеральные рецепты, в главном May и его партнеры достигли цели: руководство страны не пыталось поставить под сомнение пагубную социально-экономическую политику либералов, сфокусировав свое внимание на заведомо второстепенных проблемах. В результате за 4 года Россия перешла от экономического роста в 4,3% в 2011 к, дай бог, если 5-процентному спаду в 2015 году и продолжает уверенно идти по этому пути к срыву в системный кризис и Майдану на Красной площади, который отдаст власть в руки May и его коллегам и вернет нас в 90-е годы, благословенные для них и смертельные для нас и страны в целом.
Гордость маньяка: «Очень горжусь тем, что мы "натворили"»
Как и положено статусному, системному либералу May при всей своей взвешенности и осторожности, похоже, глубоко презирает людей, не способных осознать сознательной ориентации российского либерализма на уничтожение России в интересах глобального бизнеса и" пытающихся понять, что происходит. Например, на вопрос о том, почему его, «крупного специалиста в проведении провальных реформ, опять привлекают к их проведению», он отвечал дословно следующее: «Судя по тому, что этот вопрос задается, у человека все хорошо. Если бы у него было что-то плохо, то он бы не занимал< тем, что... вступал бы в полемику».
И дальше рассказывает о «колоссальном пути», который «на самом деле мы прошли», о том, что в конце 1991 года никто не хотел быть премьер- министром (хотя даже Илларионов разоблачил эту выдумку гайдаровского окружения: очень хотели и Скоков, и Лобов, и Сабуров, и Федоров, и каждый из них был бы для России и народа на порядок лучше, и каждый из них был бы для России и народа на порядок лучше Гайдара) и что «уже к концу 1992 года у нас не было продовольственной проблемы вообще», умалчивая о том, что это было достигнуто за счет чудовищного падения потребления, разрушения общественного здоровья и вымирания страны.
Среди достижений либеральных реформаторов May «на голубом глазу» отмечает, что в конце 1992 года «у нас не было сопредельных ядерных государств»; о существовании Китая (или о том, что тот является «ядерным государством» с 1964 года) соратник Гайдара и ректор кузницы чиновничьих кадров, похоже, просто не подозревает.
Подобно Немцову, когда-то с искренним упоением начавшему рассказывать, как «они с товарищами спасали страну после дефолта 1998 года», May без тени стеснения объясняет экономический рост «нулевых» «реформами 1990-хгодов», приведшими не только к социально-экономической, но и идеологической катастрофе и поставившими Россию на грань катастрофы политической. Разумеется, полностью игнорируя как головокружительный (более чем в 14 раз за 10 лет) взлет мировых нефтяных цен, так и катастрофический дефолт и длительный политический кризис, до которых довели Россию буквально обожествляемые им «реформы 90-х».
Абстрагирование от неудобных содержательно J значимых сторон действительности — неотъемлемая особенность либерального мышления, но именно у May она доведена до подлинного совершенства.
Чего стоят его рассуждения о том, что «традиционная советская система здравоохранения, образования и пенсионного обеспечения могла функционировать лишь в те времена, когда люди жили недолго и небогато», — при том, что средняя советская продолжительность жизни была превзойдена лишь в 2011 году, а на протяжении всего времени либеральных реформ оставалась недостижимой мечтой. Что же касается «небогатой жизни», то • основная часть российского общества, за исключением незначительной, не превышающей 15% его части, действительно выигравшей от реформ, так и не восстановила свой позднесоветский уровень жизни (включая бесплатные или почти бесплатные услуги, предоставлявшиеся через общественные фонды потребления, и уровень безопасности.
May убежден, что «сейчас уровень пенсий приемлемый, а бедность и пенсионер не синонимы... Раньше (то есть в СССР — М.Д.) об этом можно было только мечтать». А сейчас «вполне типичная стратегия для москвича среднего возраста — купить квартиру, а затем ее сдавать и жить только на доходы от аренды». Правда тут же May называет всеобщую пенсионную систему «утешительным призом для тех, кто все-таки дожил» и предлагает подумать о том, «как от нее отказаться» и как повысить пенсионный возраст — судя по всему, так, чтобы средний гражданин России вновь перестать доживать до пенсии.
По мнению May, советская бесплатная медицина была возможна лишь тогда, когда на жизнь среднего человека смотрели как на период, когда он «поживет и под конец жизни немного полечится». В наше же время, утверждает он без тени иронии, человек «всю жизнь лечится либо оздоровляется — является объектом заботы врачей», и государство якобы в принципе не в состоянии профинансировать эту систему. May явно рассчитывает на то, что его слушатели и читатели просто забыли или не помнили советские времена, когда человек благодаря развитой системе санаторного лечения и профилактики действительно лечился и оздоровлялся всю жизнь, в то время как сейчас, благодаря либеральным реформам, доступность здравоохранения катастрофически падает даже в Москве.
Естественно, отстаивание либеральных взглядов, несовместимых с простым выживанием целых обществ, требует не только прямого искажения, подтасовки фактов и виртуозно освоенного May вызывания личной жалости к себе у критиков или сомневающихся (что красочно описано, например, Трегубовой в «Записках кремлевского диггера», но и прямого наглого насилия над логикой. Поразительно, например, его указание на то, что «к тому моменту, когда первокурсник окончит вуз, структура рынка знаний будет уже другой», — и именно поэтому-де неправомерны сетования на то, что «много выпускников работает не по специальности». Получается, что, поскольку мы не можем п точности предвидеть, какие профессии будут пользоваться спросом через шесть лет (о том, чтобы формировать этот спрос при помощи государственных программ развития экономики, как деспот развитые страны, или просто прогнозировать его по их же примеру, правоверный либерал не может и заикнуться), надо продолжать калечить жизнь ни миллионам молодых людей, обучая их заведомо гарантированно ненужным профессиям, — просто, чтобы не напрягаться самим и упростить жизнь бизнесменам от образования.
Действительно, чтобы обосновать одно другим надо быть многолетним помощником Гайдарами считать его «человеком, который создал современную Россию».
Но самый потрясающий слом логики May демонстрирует, когда говорит об импортозамещении. Это больной вопрос для всякого либерала, потому что замещение импорта национальным производством объективно ограничивает прибыли глобального бизнеса и потому категорически неприемлемо для него, — а следовательно, и для обслуживающих его либералов. Но против руководства страны, занимая официальный пост, не пойдешь, — и приходится крутиться, как вша на блюдце.
Вдумайтесь в эти замечательные изыски: «Импортозамещение... должно быть экспортноориентированным... Продукты, производимые для внутреннего потребления, должны быть конкурентоспособны и на внешних рынках... Если говорить о смысле импортозамещения — разве государство должно кормить население? Когда происходило реальное импортозамещение в 1998 году, никому никаких денег не выдавалось».
Здесь прекрасно все: и подмена в первой же фразе импортозамещения стимулированием экспорта — по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька». И требование, чтобы продукты для внутреннего рынка могли уйти на внешний (а если не могут — производители должны быть уничтожены?) И подмена импортозамещения прямой раздачей денег населению, гарантированно не имеющей к нему никакого отношения. И представление в качестве образца импортозамещения, возможного в наше время лишь в результате достаточно сложного комплекса разнообразных мер (предоставления мощностей или доступных кредитов, доступа к инфраструктуре и рынкам сбыта, подготовки кадров), заведомо неприемлемого сейчас опыта девальвации 1998 года, — просто чтобы не дать намека на необходимость активной и комплексной государственной политики, прямо противоречащей либеральным догмам.
В ноябре 2012 года, когда Россия затормозила экономический рост с 4,3% в 2010 и 2011 годах до 3,4% и после длительного снижения инфляции вновь допустила ее ускорение, May без тени сомнения заявлял: «Экономическое положение России... сейчас лучшее за последние 50 лет» (то есть после расстрела рабочих в Новочеркасске в 1962 году). Хотя, возможно, эти слова были произнесены просто для того, чтобы похвалить Кудрина, заслугой которого это-де являлось, — и лишний раз привязать В.В.Путина к чудовищной либеральной политике, подчеркнув: «министр финансов не может действовать без одобряющей поддержки президента».
На этом фоне вполне естественно признание May, что организуемый им Гайдаровский форум не может стране новую модель экономики. Прежде всего, потому, что все, на что способны либералы, давным-давно зафиксировано идеологами глобального бизнеса в догмах Вашингтонского консенсуса, направленных на разрушение национальных экономик в интересах этого бизнеса. Но играет свою роль и то, что интеллектуальный уровень либералов, — даже демонстрирующих наибольшую склонность к осмыслению происходящего, как May, — просто не. позволяет надеяться на качественную новизну хоть каких-то сторон их деятельности.
* * *
Занимая ключевой для будущего российской! государственности пост ректора РАНХиГС, May готовит и, по всей вероятности, будет и дальше готовить кадры отечественной бюрократии в полном соответствии с жесткими либеральными стандартами. Похоже, на фоне его выпускников даже он сам, Гайдар и Чубайс покажутся не только разумными и ответственными, но и предельно добросовестными и патриотическими деятелями.
Нахождение кузницы кадров нашего государства под жестким либеральным контролем верного соратника Гайдара представляется значительно большей опасностью, чем развязанная Западом против нас новая холодная война: это само по себе гарантия нежизнеспособности России и ее обрушения в чудовищный системный кризис.
Либеральную РАНХиГС можно сравнить лишь с атомной бомбой, способной взорвать нашу жизнь в любой момент, — взорвать при помощи стремительного перерождения государственности и ее возвращения в кошмарное состояние 90-х годов.
Источник: Делягин М. Светочи тьмы. – М.,2015. - С. 224 - 254.